Ксения Басилашвили: в сфере детских книг идёт настоящая борьба – готовится список «деструктивных» детских изданий.
09.02.2025«Как сложно воспитывать!» — восклицала свеженанятая домомучительница фрекен Бок голосом Фаины Раневской в любимом советском мультфильме «Малыш и Карлсон». И правда нелегко, особенно когда появляются советчики, которые хотят решать за родителей, какие петь песни и какие читать книги. Список «деструктивных» детских книг ещё не появился, а читатели уже гадают, примеряют эпитет на разные тексты.
Автор термина «деструктивные» по отношению к новейшей детской литературе, председатель Совета по детской книге Союза писателей России Николай Нилов, держит интригу, список не показывает, а лишь обещает опубликовать не позже самого начала 2025 года. А пока заявил, что изучил 930 книг, из которых 60% заражено чуждыми нам ценностями. Комитет по защите семьи тоже подключился и призвал разработать меры по борьбе с негативным влиянием «подобной литературы».
-
Эти начинания не нашли отклика у участников рынка — издателей и писателей. Они опубликовали открытое письмо, в котором не согласились с выводами исследования. Их поддержал президент Российского книжного союза Сергей Степашин: «Поспешные публикации подрывают системные и многолетние усилия специалистов отрасли».
Случай, когда к детской литературе предъявляются особые требования, в России не первый. За разъяснением истории вопроса «Москвич Mag» обратился к доктору филологических наук, директору Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН Валентину ГОЛОВИНУ и главному редактору журнала «Детские чтения» Светлане МАСЛИНСКОЙ.
- Когда появляется понятие канона в детской литературе, необходимость соответствовать некоему положительному лекалу, а отсюда и поиски «вредного», как назвали это сейчас, «деструктивного»?
Валентин Головин: Слово «деструктивное» в таком контексте вижу впервые. Обычно для негативной оценки были другие эпитеты. С 40-х годов XIX века мы чаще всего встречаем «это не нужно детям» и «это не подходит детям». Книги писателя Бориса Федорова критиковал еще Виссарион Белинский, у него появляются «бедные дети», с сочувствием к читателям этих произведений.
Светлана Маслинская: Нынешняя ситуация парадоксальна тем, что огромный список «вредных изданий» выкладывает представитель писателей. Как специалистов по истории цензурных процессов нас это удивляет. Вы можете представить Самуила Маршака, который бы вышел со списком 850 книг с требованием их запретить? Это феномен, которого раньше не бывало. Раньше такими вещами занимались чиновники, государственные управленцы, а не писательский цех.
- Но появлялись же такие определения, как книга, «разрушающая детскую психику», например?
В. Г.: Во время Первой мировой войны было много претензий критиков-гуманистов к авторам, которые выступали как пропагандисты, описывали войну как спорт. Аргументы следующие: дети и так экзальтированы, милитаризированы, они бьют собак, потому что «играют в немцев» и считают, что собаки — немцы. Анкетирование показывало, что дети готовы выкалывать глаза «пруссакам». И поэтому давайте будем поспокойнее, давайте не изображать немцев исключительно как врагов, давайте переведем внимание на другое, например на научно-популярную литературу. Поменьше военной пропаганды. Вот такая была позиция критиков детской литературы в 1914–1917 годах.
С. М.: Вы сказали слово «канон». Здесь важно уточнить. С середины XIX века взрослые начинают регулировать детскую литературу в двух направлениях — одобрения или запрета произведений. Процесс был со временем поставлен в институциональные рамки. Этим заведовали Министерство народного просвещения, Священный Синод, Ведомство учреждений Императрицы Марии, которое занималось женским образованием, и Военное министерство, где занимались обучением юношей, поступавших в военные учебные заведения. Тогда же начинают появляться списки литературы, рекомендованной к чтению. И постепенно в умах чиновников и педагогов начинает складываться канон детского чтения.
В. Г.: Так, например, произведения Александра Пушкина входят в детское чтение. Ведь его сказки, которые у нас принято читать с раннего возраста, писались не для детей. Сказки вообще не считались детским жанром. И рассказывались прежде всего взрослыми для взрослых, между самыми разными коммуникаторами.
С. М.: Сперва появление хрестоматий, затем рекомендательные списки для чтения, позже экранизации… Это пути канонизации того же Пушкина, любого другого автора или текста. И это позитивная программа в литературном процессе и в том, что вокруг него происходит. А при негативной программе речь о каноне не идёт, только о превентивной или карательной цензуре. В XIX веке такие процессы довольно сложно отследить, стенограммы цензурных комиссий по детским книгам велись не всегда и в архивах их мало.
В. Г.: Один случай известен хорошо. В 1914 году книга писателя Семена Юшкевича «Голуби» была запрещена по порнографической статье. Совершенно неожиданно для автора. Там к голубю подсадили его мать, и в итоге получились голубята — ну нет для этих птиц понятия инцеста. Да и текст был написан для взрослых, но его признали детским по формальным признакам: формат, обложка, иллюстрации. В итоге изымали из печати и снимали с продаж. Других дореволюционных примеров, чтобы цензура запрещала, я не знаю. Были случаи, когда не разрешали издавать. Александра Ишимова, автор «Истории России в рассказах для детей», хотела создать дополнение к журналу для девочек, но по каким-то причинам цензурное ведомство ей это запретило.
С. М.: Механизмы работы такого рода запретительной цензуры мы видим начиная с XX века. Нечто близкое по масштабу с нынешним списком «деструктивной» литературы происходило в 1920-е годы. Когда появляется индекс Надежды Крупской, она начинает создавать чёрные списки. По распоряжению Крупской вредная литература должна была изыматься из библиотек. Доходит до абсурда: Крупская включает в список «дезорганизующих» книг Платона, Канта, Лескова… Вредными признаны «Аленький цветочек» Аксакова и «Конёк-Горбунок» Ершова. Список впечатлял.
Другое дело, что эта цензурная репрессия не была осуществлена на регулярной основе. Просто в силу того, что в начале 1920-х годов было затруднительно охватить все библиотеки и забрать из них книги. Но уже тогда возникает карательная цензура.
- Такие попытки помещать детскую литературу в нужные берега возникают в ключевые для государства моменты. Это взаимосвязано?
С. М.: Меняется режим, и вместе с ним вся идеологическая рамка. Создается специальный орган Главполитпросвет, который Крупская десять лет возглавляла в составе Наркомпроса. Карательный орган, который старался уничтожить всеё, что не совпадало с новыми идеологическими векторами.
В. Г.: Мы знаем много примеров вымарывания кусков из известных авторов по политическим причинам. Это касалось и Аркадия Гайдара, и Самуила Маршака. В стихотворении «Багаж» нельзя было оставить финал «Однако за время пути собака могла подрасти», ведь это поклёп на советские железные дороги! В «Голубой чашке» Гайдара в издании 1940 года после пакта Молотова — Риббентропа вычеркивались все слова, относившиеся к фашизму. Вместо «Есть в Германии город Дрезден, и вот из этого города убежал от фашистов один рабочий, еврей… » появилось «Есть за границей какой-то город, и вот из этого города убежал один рабочий… ».
- А история «Крокодила» и «Мухи-Цокотухи» Чуковского? Кто сегодня вспоминает об обвинениях Крупской в «безыдейности» и «буржуазной мути»? Корней Иванович — давно признанный и любимый автор.
В. Г.: Всё же он продолжал печататься, тогда писатели-конкуренты возмущались: ведь запретили Маршака и Чуковского, а их издают! Чуковский все годы оставался заметен, авторитетен, спасал писателей от репрессий. Его продолжали читать как минимум потому, что это высокого качества детская литература, а против этого сложно идти.
С. М.: Но «Приключения Бибигона» были запрещены за «натурализм, примитивизм», «явный бред» — в 1946 году появилась разгромная статья в «Правде». В 1942-м Чуковский написал сказку в стихах «Одолеем Бармалея!». Произведение необычное. Чуковский читал его в Ташкенте эвакуированным детям. Им эта весёлость, разухабистость победы над фашизмом очень нравилась. По воспоминаниям видно, что это была групповая психотерапия. А критика была разгромная: «пошлая и вредная стряпня», «звери наделены политическими идеями “свободы” и “рабства”», «ваша сказка — дрянь». Сказка была переиздана только в 2001 году.
- А когда в России формируется само понятие «детская литература», отдельное от взрослой?
В. Г.: К чести нашей детской литературы и она, и детские журналы возникли немногим позже европейских. Обычно мы отсчитываем от 1785 года, от журнала Николая Новикова «Детское чтение для сердца и разума», который состоял из переводов, ни одного оригинального сочинения там ещё не было. Первым хрестоматийным текстом русской детской поэзии по праву считается стихотворение Александра Шишкова «Николашина похвала зимним утехам» 1785 года.
С. М.: Оригинальная детская литература появляется в XIX веке, но это отдельные произведения. Сейчас из них известны только «Городок в табакерке» Владимира Одоевского и «Чёрная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского. Имена известных детских писателей той эпохи, например Владимира Львова и Владимира Бурнашева, в большинстве своём никому сейчас не известны. Представительный книжный поток для детей — это вторая половина XIX века, когда развивается книжная индустрия и появляется женская литература, массовая и народная.
Государство обратило внимание на детскую литературу где-то с середины 1840-х годов, вслед за крупными критиками эпохи — Виссарион Белинский удостоил детскую литературу несколькими обзорами. Появились педагогические журналы с рецензиями. Министерство народного просвещения публиковало списки одобрений.
Но при этом была общественная дискуссия, позволялись свободные высказывания и оценки, критики разных ведомств имели разные точки зрения на одни и те же произведения. Например, педагоги военного ведомства рекомендовали для чтения произведения Пушкина, а «женское» ведомство Императрицы Марии нет: ни одного стихотворения, не говоря уже о «Евгении Онегине», не следовало читать девочкам в 1860–1880-е годы. Также в списках рекомендованных книг для девочек не было имён Тургенева и Жуковского — за «неудобные» факты биографии первого и за «болезненную сентиментальную мечтательность и любовные страдания» в творчестве второго. Но мы фиксируем тут некоторый плюрализм. Пусть он нам кажется сегодня архаичным и странным, но он всё же был, а это всегда лучше монополии единого государственного циркуляра: что читать, а что нет.
- Как появлялась в России, а позже в СССР переводная литература? Какие авторы критиковались или цензурировались?
В. Г.: Детская литература очень любит списки, каноны. Когда великий немецкий педагог и писатель Иоахим Генрих Кампе выпустил «Kleine Kinderbibliothek» («Детская библиотека»), её частично перевел на русский Александр Шишков. Переводили то, что устоялось и было признано полезным с педагогической точки зрения. Это была очень популярная книга, в мемуарах сохранились отзывы её читателей. Сергей Аксаков в автобиографии «Детские годы Багрова-внука» вспоминал: «“Детская библиотека”, сочинение г. Кампе, переведённая с немецкого А. С. Шишковым, особенно детские песни, которые скоро выучил я наизусть, привели меня в восхищение».
В начале XX века было очень много переводной литературы. Для абсолютно новаторского детского журнала «Галчонок» моделью служил немецкий журнал. «Галчонок» был невероятно популярен, он гремел, его ругала вся критика.
Но лучшее время было совсем недавно — когда переводилось огромное количество самой разной детской литературы, например скандинавской. Наши дети могли находиться одновременно внутри двух культурных контекстов: европейского и российского.
С. М.: Детская литература была частью здорового книжного рынка. У разных издательств есть представления о хорошем, что читается в Париже, Берлине и Лондоне. Во второй половине XIX века у издательств появились разные стратегии. Одни начали переводить первые комиксы. Другие — огромные любовные романы. Кто-то замечал, что популярен Жюль Верн, кто-то — Фенимор Купер или Ганс Христиан Андерсен. Все эти авторы пришли в детскую литературу.
Но меняется власть, и все: в 1920-е годы была яростная критика того же Жюля Верна или Майн Рида: безобразие, убрать, безыдейное, бессмысленное приключенчество! Запретить и больше не издавать. Корней Чуковский с Максимом Горьким из-под полы занимались своей программой переводов мировой литературы и детских писателей. И они вернулись в 1930-е годы — юбилейная статья о Жюле Верне появилась в профильном журнале педагогов и критиков «Детская литература».
Переводы постоянно подпитывают любую детскую литературу, никакая национальная литература не будет исключением. Французская — немецкую, немецкая — британскую, чешская — польскую.
- Вы говорили о том, что раньше в поле детской литературы роль цензоров-запретителей брали на себя чиновники. А как тогда понимать борьбу Чуковского и Маршака с творчеством Лидии Чарской?
В. Г.: Чуковский просто не воспринимал творчество этой писательницы. Но он выступал именно как литературный критик, пускай очень жёстко, с «боксёрскими» приемами. Но он совмещал в себе литературного критика и автора. Состязательность — суть литературного процесса. И Чуковский как автор-новатор успешно состязался с Чарской своими произведениями для детей. Не уверен, что нынешние «запретители» так могут.
С. М.: Ни Маршак, ни Чуковский не участвовали в травле. Чуковский посылал Чарской дрова и деньги, когда она бедствовала в 1920-е годы, но это не мешало ему и Маршаку резко негативно относиться к её творчеству — это обычная конкуренция за читателя. Никакие общественные дискуссии не могут сравниться с цензурой власти, с террором и запретом. Отключение от всех печатных станков, исключение из Союза писателей, который давал преференции, а в начале своего существования просто средства для выживания. Сильное экономическое и политическое давление вплоть до уничтожения может исходить только от государственных органов управления.
Самый знаменитый пример — это разгром группы ОБЭРИУ, ленинградской редакции Маршака, его коллег. Он поддерживал обэриутов все 1930-е годы, когда их насильно вывели из литературы для взрослых в детскую нишу, а потом одного за другим вытолкнули и оттуда.
Даниил Хармс был репрессирован, умер в тюремной больнице. Николай Олейников расстрелян. Александр Введенский арестован и умер на этапе из Харькова в Казань. А история с «Республикой ШКИД», которую все так любят и по которой сняли фильм? А как быть с тем, что один из авторов, Григорий Белых, был арестован, погиб в заключении, а книга была репрессирована вместе с автором и не издавалась до 1961 года?
Виталий Бианки, Леонид Соловьёв (повести о Ходже Насреддине), Андрей Некрасов («Приключения капитана Врунгеля»), Радий Погодин, Роман Сеф и десятки других детских поэтов и писателей были осуждены и отбывали разные сроки и ссылки, а кого-то расстреляли, как поэта Льва Квитко.
В. Г.: Или пример Сергея Городецкого, который сперва блистал в детской литературе начала века с «Чертякой в гимназии». А потом пишет приветствия партийным съездам и кантату «Песнь о партии». Просто уничтожен как автор. И, конечно, Олег Григорьев, которого жестко критиковали, не публиковали, и он маргинализировался и спился.
А с другой стороны, были и те, кто во все времена ко двору. Таков писатель Борис Цензор. Он выступал ура-патриотом в 1915 году — и ура-патриотом в журнале «Мурзилка» в 1942-м.
- Да, были перегибы, скажут вам теперь. Но в целом мы не уникальны. Есть цензура и на Западе. В тех же США.
С. М.: В том смысле, в каком она была в Советском Союзе и как она возвращается сейчас, такого нет практически нигде. В США есть библиотечные эксперты, общественные родительские комитеты в каждой американской школе, они запрещают одни книги, разрешают другие. Множество людей, желающих поуправлять детским чтением: родители, библиотекари, издатели. Это естественные регуляторы книжного рынка. Но когда общественный совет закрывается и на смену приходит Главполитпросвет или какой-нибудь профильный комитет Государственной думы и диктует закрыть, заклеить, убрать с полок, тогда речь идёт о кризисе. Поэтому сейчас книжная корпорация так среагировала на обвинения в издании «деструктивной литературы».
- Похоже, за умы и души детей с помощью книг идёт настоящая борьба. Множатся не только запретительные, но и рекомендательные списки для чтения.
В. Г.: Когда эти списки находятся в области общественной дискуссии, ничего ужасного в них нет. Катастрофа, когда они становятся списками цензурного типа. Или происходит монополизация мнения о том, что хорошо и что плохо детям. Утверждение какого-то возрастного предпочтения: если тебе семь — читай только это, а вот это ещё рано. Гайдар уже да, а Крапивин ещё нет.
С. М.: Пусть будет множество списков — учителей, блогеров, библиотекарей и тиктокеров. Мы должны создавать разнообразное человечество, а не подстриженное под одну гребёнку. Попытки навязать и запретить никогда не заканчиваются успешно, это временные иллюзии. Мы это видим как историки. Список Крупской вспыхнул… и его больше нет с нами.
В. Г.: Практически никогда составители списков не учитывают только одного — мнения читателей, то есть мнения детей. И это всегда взрослые умозрительные представления, основанные на личном опыте и политической конъюнктуре.
Ксения Басилашвили, интернет-журнал «Москвич Mag», учредитель ООО «Урбан Медиа» (Москва); ресурс включён в перечень Роскомнадзора; сылка на ресурс: https://vk.com/moskvichmag